Логин
Канон: "Атака титанов"
Название: Дорога через лес
Автор: Kirche Kath.
Бета: Nanbala
Персонажи: Эрвин Смит/Леви Аккерман
Рейтинг: NC-17
Направление: слэш
Жанр: модерн-АУ, романтика, драма, дарк, ER
Предупреждения: лёгкая нецензурная лексика, кинки, roleplay, дарк!Эрвин, underage
Размер: миди
Статус: закончен
Описание: В темном лесу, там, где никто не увидит, тихо играют дети.
Примечание: Несмотря на стрёмные предупреждения, история так-то о любви. Небольшая фантазия на тему совместного детства персонажей
читать дальшеХолодно. Через открытое окно слышно завывание ветра, перемежаемое с ночными лесными звуками. Эрвин кутается в одеяло. От ночной прохлады уже зябнет нос, но вылезти из полусонного марева, чтобы преодолеть расстояние до окна по остывшей комнате, кажется непосильной задачей. Поворочавшись еще немного, Смит все же, тихо кряхтя, встает голыми ногами на холодный пол и, ежась, идет к окну. Створка щелкает, и дом мгновенно наполняется тишиной.
Когда Эрвин снова устраивается в теплом лежбище, звуковой вакуум становится звонким настолько, как бывает, когда закладывает уши. Есть моменты, когда его родной дом кажется ему мертвым. Пусть это, конечно, и не так, ведь на первом этаже спит отец. Опять уснул на диване перед включенным телевизором. Перед сном Эрвин на цыпочках зашел в гостиную, аккуратно вытащил пульт и выключил его. Это практически его ежедневный ритуал, сколько он себя помнил вплоть до своих семнадцати лет.
Эрвин думает об отце неожиданно долго, почти немигающими глазами прошивая темноту. Спустя время он уже не помнит, что так тягостно увязало его в эти мысли. Но определение «мертвый» к своему дому застряло так настырно, что сердце сжалось в кулак и спряталось где-то в подвздошье. Дышать стало трудно, и Эрвин пожалел о том, что закрыл окно.
Леви… Настырная детская привычка думать о нем всякий раз, когда становится одиноко. Нет, ему не одиноко. Но Эрвин цепляется за его образ, как за спасительный круг.
Дз-з-з. Эрвин мгновенно тянет руку к телефону, даже не сомневаясь, кто это может быть.
«Спишь?»
Он пару секунд смотрит на экран, щурясь от яркого света, и быстро набирает ответ.
«Не спится»
Телефон молчит пару минут.
«Давит?»
Леви всегда пишет короткосложно. Но Эрвин понимает.
«Да.» И тут же следом. «Приходи утром»
Эрвин еще какое-то время сидит, сжав телефонный корпус, но ответ не торопится. Ждать без движения ему всегда было сложно. Он засовывает телефон в карман шорт и, нашарив в темноте тапки, спускается на первый этаж попить воды. Смит как раз вливает в себя второй стакан, когда телефон вновь дает о себе знать.
«Открой окно»
… Эрвин впивается глазами в экран и, едва вспомнив погасить свет на кухне, срывается с места вверх по скрипящим старым ступенькам. Толкая дверь, он слышит приглушенный стук кулака в окно, хотя за стеклом видно только безмолвно повисший полумесяц. Происходящее невольно напоминает детские страшилки, которые они сами придумывали, а потом рассказывали друг другу, сидя в лесу. Скоро повернув все ручки, Эрвин распахивает обе створки, и в подоконник вцепляются белые до синевы пальцы. Смит высовывается помочь, но в ответ слышно только раздраженное цыканье, и он отклоняется, давая ночному гостю подтянуться на руках и ловко одну за другой перекинуть обе ноги.
— Привет, — лицо Эрвина просияло. Леви отвечает на его неприкрытую радость своей привычной кривоватой улыбкой.
Эрвин выглядывает из окна и удивленно смотрит вниз.
— Ну ты даешь… Тут сколько метров?
— Да ладно, — Леви пожимает плечами. — Всего-то второй этаж. А забор твой — одно только название. Через него и мальчишка перелезет. Что я уже кстати проделывал, когда у тебя полетел замок от калитки, помнишь?
Смит осуждающе качает головой и пристраивается рядом на подоконник.
— И зачем только замки запирать…
— Боишься? — хмыканье.
— Кого это? — Эрвин искренне удивляется.
Они тихо смеются. Несмотря на гуляющий ветер, Эрвин сидит без рубашки. По голому торсу бегут мурашки (дурная привычка спать в одних шортах в любое время года), и Леви становится за него холодно.
— Ты бы оделся, а.
Смит машет рукой и просто придвигается ближе, оттесняя бедром. Леви не возражает, только перестраивается спиной к комнате, свешивая ноги из окна. Шарит по карманам кожанки, нащупывая пачку и зажигалку. Щелк. В комнату поплыл запах дыма.
— Ты сильно шумел, пока лез? Отца не разбудил?
У Леви на секунду дергаются пальцы с поднесенной ко рту сигаретой, но Эрвину этого не видно.
— Нет вроде.
Смит удовлетворенно кивает, и они замолкают. Леви курит, задумчиво и зло блуждая глазами по черным силуэтам деревьям. В темноте всегда казалось, что лес возле дома Эрвина становится ближе, словно подступает и медленно год за годом все теснее берет в кольцо. Леви не хотелось себе в этом признаваться, но именно из окна Эрвина лес его пугал.
Хотя, казалось бы, с чего. Половина их жизни прошла там. Они с Эрвином все детство играли в лесу, знали каждую тропинку и каждое дерево. И даже став старше, они не перестали туда ходить, изменились разве что сами игры.
Помимо леса у них было еще много памятных мест. Если спуститься от дома Эрвина чуть ниже по реке, можно наткнуться на амбар. Через прочные балки удобно перекидывать веревки и что-нибудь или кого-нибудь подвешивать. Гораздо удобнее, чем через ветки в лесу. И, конечно, дом Смитов. Реже, но они собирались и в нем. Эрвин, однако, не хотел проводить здесь больше необходимого, ссылаясь на отца и его чуткий слух. На самом же деле дома Эрвину просто было неуютно. Леви его чувства не удивляли. Тревожило лишь то, что с годами все становилось только хуже.
— Ты как добрался так быстро?
Леви едва заметно вздрагивает от звука и тут же успокаивается — это Эрвин.
— Никак, — щелчком выбрасывает бычок. — Я стоял под твоими окнами.
Эрвин улыбается, обнажая передние зубы.
— Как-то по-сталкерски звучит, знаешь ли.
Леви усмехается и смотрит через плечо.
— У дяди там блядки. Сказал свалить куда угодно, хоть в ад. Я сразу подумал о тебе.
— Ад значит… — Смит произносит это под нос, как будто говоря с самим собой, и поднимается с места.
Звучит очень недобро, и Леви, не скрывая интереса, провожает Эрвина взглядом, пока тот уходит рыться в ящиках в углу комнаты. О, ему хорошо известно, что в этих ящиках. Он сам заботился об их наполнении. И хотя Леви еще не знает, что сейчас будет, по позвоночнику уже проходит знакомая дрожь. Он сидит все так же, на вид, расслабленно, только вот глаза щурятся, всматриваясь в глубину комнаты, как у большого надменного кота.
Еще до того, как услышать шаги, Леви улавливает тихое позвякивание цепи. Эрвин осторожно накручивает ее на руку, звено за звеном, чтобы не было слышно громкого лязга.
Становится тихо. Леви следит, как Смит выходит на середину комнату, вычерченный из темноты светом полумесяца. Все еще в одних шортах, с длинной, в два пальца толщиной цепью, широкими дугами свисающей с рук. И глаза необычно яркие и крайне спокойные, даже насмешливые. Не его глаза. Он улыбается мягко, как будто гостеприимный хозяин.
— Устраивайся поудобнее, Леви. Веди себя хорошо и прояви немного терпения. Или я сломаю тебе обе ноги.
Леви ухмыляется. «Посмотрим, кто кому сломает, Эрвин».
Смит, что-то напевая, поворачивается к нему спиной и, садясь на колени, накручивает цепь на металлические прутья своей кровати старого образца, привинченной к полу. Лязг страшный, а раз Эрвину стало внезапно плевать на шум, значит — игра началась. Леви без объяснений ловит давно придуманный ими сюжет: как ночью сбегает от дяди и его шлюх, как стоит под окнами примерного одноклассника-отличника, не зная, куда податься. Как бездумно лезет в окно, и как Эрвин, «добрая душа», без лишних вопросов впускает его, а затем зачем-то достает цепь и доброжелательно угрожает сломать Леви кости.
В грудь невольно закрадывается ужас от понимания — он влип. И завтра его, возможно, уже никто никогда не найдет.
Только «этот» Эрвин тоже еще не знает, на кого нарвался. Иначе не открыл бы сейчас своей жертве такой беззащитный затылок. И хотя в его показной расслабленности и чудится подвох, Леви не намерен упускать такой шанс. Он бесшумно соскальзывает с подоконника. Эрвин не слышит. Низко опустив голову, тот возится с цепью и большим амбарным замком. Обнаженная спина призывно маячит в лунном свете. У Леви на секунду перехватывает дыхание. Без дальнейшего промедления он просто прыгает, как дикий кот, на загривок.
Эрвин, конечно, слышал. Он перекатывается слишком быстро, и Леви успевает только схватиться за него, теряя равновесие, чем Эрвин и пользуется, пригвоздив его лицом к полу и придавив собственным весом. Леви возится, хотя уже знает, Эрвин давит каменной плитой, своим весом его не сбросить.
— Я же просил вести себя хорошо, — дыхание опаляет ухо, от Эрвина жарко, как от печки. Из голоса выцветает вся елейность. Спиной чувствуется, как колотится чужое сердце.
Леви щерится и бьет наугад острым локтем. Ловит момент, когда хватка на затылке ослабнет, и вскидывает вверх подбородок. Нос смачно хрустнул под ударом затылка.
Не надо оглядываться и смотреть, над головой слышно, как с храпом вырывается дыхание Эрвина. Леви лучше всякого знает, в какое он впадает бешенство, когда не контролирует себя. И от этого странно весело, только немного страшно.
Эрвин, низко рыча, тянет его руку вверх под странным углом, и Леви гнется от острой боли в суставе. Больно до рези в глазах, а перед ними муть и белое марево, когда думать нет сил. Это то чувство, которое Леви нравится в этих играх больше всего.
Они борются долго. Зверино-технично. Умело, но сливая все не то в мордобой, не то в порно. В очередной раз прижатый щекой за волосы к полу, Леви видит краем глаза, как свободная рука Эрвина тянется к ошейнику от цепи, когда-то принадлежавшей собачьей будке. Где-то на задворках памяти вспыхивает осознание, что, если дать «этому» Эрвину его заковать, с него станется продержать Леви на цепи несколько дней, а то и больше. «Он не в себе, давно не в себе. А ты все продолжаешь играть, как будто вовсе не ходишь по грани»…
Леви выворачивается, надрывая мышцы, и валит Смита на лопатки, сам хватаясь за цепь. И, прежде чем кто-то из них успевает опомниться, затягивает кожаный ремень на его широкой шее, защелкивая простенький замок.
— Устраивайся поудобнее, Эрвин. Веди себя хорошо, — Леви распрямляется и, не сдерживаясь, усмехается, представляя, как нежно жмет его затылок ботинком, заставляя носом бороздить пол.
Эрвин неожиданно резко затихает и смотрит снизу вверх. Нехорошо смотрит, и Леви тоже замирает, предательски выдавая растерянность. Быстро взвивается цепь от ошейника, и Смит обматывает его ей за горло и тянет на себя. Леви валится ему на грудь, клацнув зубами, и надсадно хрипит, раздирая ногтями горло до красных полос.
Сквозь пелену из пота и ресниц видно, как побелевшие костяшки руки Эрвина впиваются в кожу под коленкой, держа ногу на весу. Леви втягивает воздух сквозь зубы через раз, и кажется, что ребра сейчас хрустнут под весом чужого тела. Гуляющий по комнате ветер не помогает, так трудно дышать, горячо, нет, жарко, в нос забивается специфический запах тела. Он, голый, распластанный на жестком полу, со связанными цепью локтями, задранными над головой, и Эрвин, его Эрвин, красивая сволочь, трахает его до немоты в пальцах и черных точек перед глазами. Эрвин всегда смотрит только на него, он, в отличие от Леви, не закрывает глаза. В них, черных от растекшихся до краев зрачков, столько жадности. Леви вязнет в этих чувствах, как в липком теплом болоте. Ему так хорошо, что он уже не слышит, как срывается на стоны и всхлипы. Только потом будет стыдно, когда Леви скажет что-то севшим голосом, и они оба вспомнят почему. А сейчас, плавясь от этой близости, Леви хотелось только одного — чтобы Эрвин больше никогда не отводил глаза.
— Не крути башкой, — Леви недовольно морщит лоб и больно хватает Эрвина свободной рукой за подбородок, правой снова терпеливо прикладывая компресс к опухшему носу.
То ли случайно, то ли намеренно, но Леви вжимает лед так крепко, что Эрвин думает, у него сейчас снова откроется кровотечение. Но он не в том положении, чтобы жаловаться. С запрокинутой головой и торчащим из носа ватным тампоном особо не побеседуешь.
Он скашивает глаза на лицо Леви. После очередной бессонной ночи его глаза напоминают темные провалы. У него строго сжаты губы, и все еще слегка нахмурен лоб, но, несмотря на это, знавший его всю жизнь Эрвин уверен, что все в порядке. Это его выражение усталого умиротворения, когда нужно прикладывать силы, чтобы еще какое-то время стоять на ногах. Лицом он, правда, напоминает жертву изнасилования из криминальных роликов.
Эрвин мягко отводит его руку и вынимает тампон.
— Может, хватит?
Леви требовательно возвращает компресс.
— Ты рожу свою видел? У тебя нос размером со сливу. И цвет почти такой же.
— Так давай я сам подержу тогда. Собой займись, ты-то в зеркало давно гляделся?
Леви ворчит, но руку убирает и плетется за оставленной на столе аптечкой. Эрвин склоняет голову.
— Перекись не здесь, она в ванной.
— Знаю.
Леви все равно, отвернувшись, зачем-то копается в аптечке.
— И ватные диски тоже.
— Смит. Голову держи.
Леви с треском закрывает аптечку и все же выходит из комнаты. В эту секунду Эрвин начинает сомневаться, так ли все хорошо. Посидев с полминуты, он убирает марлю со льдом в тарелку и поднимается.
Ванных у Эрвина две, но той, что на первом этаже, пользуется только отец, а вторая находится совсем рядом со спальней. Дверь в нее плотно прикрыта, но под ней маячит яркая в темноте полоска света. Эрвин деликатно стучится и почти сразу же заходит. Раз незаперто, значит можно.
Леви ожидаемо находится внутри, он как раз роется в одном из ящиков, встав на цыпочки, чтобы достать до верхних полок. Эрвин останавливается в дверях, невольно засматриваясь, хотя, вроде, всего меньше часа назад видел все, что только можно, и в подробностях. Леви невысокий и обычно в одежде кажется нездорово тощим. Но сейчас он в борцовке, и в вытянутом напряженном теле, как в учебнике по анатомии, видно каждую мышцу.
Взгляд Эрвина ненамеренно бежит по острым, словно штрихами очерченным линиям мышц, по позвоночнику и к бритому затылку. Кожа на фоне черной ткани кажется молочной, пусть местами на ней уже есть легкий загар, хотя только конец апреля. Даже если бы Эрвин не знал наверняка, он бы понял, что человек должен много работать на свежем воздухе, чтобы выглядеть так… а еще очень мало есть. Может, это от недоедания Леви так и не смог перерасти свои 160 см, дядя у него высоченный. Но такие темы явно не стоит затрагивать вслух.
Эрвин опускается на пол, нашаривает под ванной пузырек, и молча, тронув Леви за плечо, подносит к его лицу. Леви поджимает губы, закрывает шкаф и выхватывает пузырек. Опять слишком резко, пусть даже это и Леви.
— И что он там делал?
Смит пожимает плечами.
— Уже не помню. Кажется, я как-то порезался бритвой, а потом забыл убрать обратно.
Леви пытается оттеснить Эрвина от зеркала, но тот уже берет ватный диск и кладет ладонь поверх руки Леви, сжимающей перекись.
— Дай я.
— Не надо. Я сам. Иди лучше лед еще подержи, — Леви дергает плечом, отводя руку в сторону.
Эрвин не отвечает, только заглядывает в глаза и требовательно тянет пузырек на себя. Леви смотрит немного исподлобья, но все же сдается под этим напором и с тихим вздохом садится на край ванны.
— Ладно. Смотри только кровью все не залей от перенапряжения.
Эрвин усмехается, щедро смачивая перекисью ватный диск.
— А ночью я и не заметил. Сильно было жутко?
— Ну как… Там не все лицо было в кровище, только челюсть залило, ну и зубы. Жутко было, когда ты скалился. Но в целом тебе шло… Ай.
Смит прошелся смоченной ваткой по содранной коже на щеке. Леви сжимает челюсти и больше не издает ни звука, пока Эрвин сосредоточенно водит диском по его лицу, мягко придерживая ладонью за шею, на которой змеится фиолетово-синий оттиск железной цепи. Смит то и дело кидает на него взгляд и в какой-то момент медленно проводит рукой вдоль шеи и вниз. Леви вздрагивает и чувствует, как к животу приливает жар.
— Как думаешь, мы не разбудили отца?
Эрвин неожиданно нарушает их уютное молчание. И поскольку в этот раз он совсем близко к лицу Леви, ему видно, как в глазах того на миллисекунду пробегает тень. Леви слегка качает головой. Эрвин останавливается.
— Почему такой взгляд? Что-то не так?
Тот снова отрицательно машет головой. Эрвин испытующе смотрит в его лицо, а затем откладывает ватку, отстраняясь.
— Ничего, Эрвин, — Леви неожиданно хватает его за запястье и затем несколько раз несильно сжимает его пальцы. — Я задумался, извини.
Эрвин ободряюще улыбается в ответ.
— Да я же только за мазью, чего ты так.
В доказательство он отходит и роется в ящике, пока не находит какой-то уже наполовину использованный тюбик. Леви сразу узнает этот гель. Он перманентная часть их аптечки уже лет так с двенадцати, когда они открыли в аптеке этот чудесный эликсир с обезболивающим эффектом. Всевозможные ссадины, синяки, ушибы, порезы, иногда и переломы для них, кажется, вообще никогда не были редкостью. Сколько там им было, когда они познакомились? Пять?
Эрвин возвращается с тюбиком, на ходу выдавливая густую массу на пальцы. Леви исподтишка любуется длинными фалангами, смазанными чем-то вязким, и как-то пропускает момент, когда Эрвин тянет их к его лицу. Пальцы не слишком аккуратно мажут по содранной коже, и Леви тихо шипит.
Смит тут же останавливается.
— Больно?
Вопрос — один из тех, на которые нельзя отвечать «да», если не хочешь потерять самоуважение.
— Нормально, — Леви морщится. Не от боли, от этого участливого тона.
— Хочешь поцелую, чтобы быстрее прошло?
Эрвин улыбается. Несложно понять, издевается.
— Иди ты, — Леви несильно пихает его в бок.
— Зачем так категорично? Давай попробуем! А вдруг поможет?
— Смит, что ты… — Леви хмурится, но Эрвин уже, смеясь, бросает гель в раковину, и, осторожно хватая его лицо, целует в синяк на виске, а потом быстро в нос, щеки, разбитые губы. — Эрвин блять… Да ну тебя, хорош. Хорош уже!.. Эррвин!!
Леви уворачивается, пряча лицо, и так чувствуя, что оно уже красное, как перезрелый томат. Ему жутко неловко со всей этой внезапной нежности, но оттолкнуть Эрвина он почему-то не может.
Тот тихо, но заразительно смеется, почти невесомо прижимаясь горячими губами ко всем открытым участкам кожи. И попутно так трепетно гладит его волосы, шею, руки, что у Леви что-то остро и сладко начинает тянуть в груди. В памяти некстати снова всплывает злосчастный листок бумаги, и Леви резко хочется все это прекратить.
Он перестает улыбаться (и когда только успел начать) и строго отодвигает Эрвина за плечи. Смит долго с нечитаемым выражением смотрит в его лицо, а затем кивает, успокаиваясь.
Остаток работы со ссадинами они проводят в полной тишине.
Все так же молча они гасят свет в ванной и возвращаются в спальню.
— Давай покурим, — бросает Эрвин через плечо, роясь в платяном шкафу.
Не ответив, Леви берет со стула свою куртку и нашаривает в кармане сигареты, пока Эрвин переодевается в треники и набрасывает на плечи старую застиранную рубашку.
За окном потихоньку начинает светать, хотя солнце еще не встало. Леви распахивает створки, и в комнату тут же проникает предрассветный холод.
С улицы пахнет лесом, речной водой и весенним запахом только-только начавшей прогреваться земли. Щебечут птицы и где-то далеко слышно надрывное кукарекание. Леви закуривает и садится на подоконник. Чуть погодя к нему неслышно присоединяется Эрвин.
Они сидят, свесив ноги с подоконника, и курят, наблюдая, как постепенно расползается предрассветная дымка, и небо на востоке окрашивается в ярко-алый. Леви понимает, что его трясет, как в ознобе, только когда Эрвин кладет руку ему на плечи и притягивает к себе греться.
— Ты горячий и дрожишь. Я принесу тебе куртку.
Эрвин порывается встать, но Леви удерживает его за рукав.
— Не надо. Еще немного посидим и спать.
Смит явно колеблется, но все же остается. Все слова снова тонут в утренней тишине. Ничего разительно не меняется, но в воздухе витает какая-то недосказанность. И Эрвин терпеливо ждет, когда Леви созреет для разговора. А Леви… и сам не знает, чего он медлит. Это похоже на заминку перед тем, как зайти в комнату к умирающему. Скорее всего, он уже мертв, но пока ты только держишься за ручку двери, обе вероятности существуют в равной мере, и можно цепляться за ту, которая предпочтительнее. Вот только ждать вечность невозможно.
Леви выбрасывает окурок в окно и, доставая следующую сигарету, бросает как будто между делом:
— Я видел твою анкету.
По Эрвину не видно, тронула его эта новость или нет. И Леви продолжает.
— Собираешься, значит, поступать в столицу? — Леви усмехается. — И давно сменил планы?
Эрвин тоже тянется за новой сигаретой, и Леви без слов подкуривает, как только Смит подносит ее к губам.
— Собираюсь, — без обиняков кивает Эрвин. Леви с трудом слышит, что он говорит дальше, застыв с сигаретой в зубах, как будто ошпаренный кипятком. — Я думал об этом уже давно, просто не говорил, пока это не было всерьез. — Эрвин выдыхает дым, пользуясь паузой, чтобы собраться с мыслями. — В чем смысл оставаться? Что здесь ловить, Леви? Один единственный колледж на весь городок, и всего-ничего профессий. Да и с этим, наверняка, возникнут проблемы. Меня сторонятся. Тебя сторонятся. Если нас и будут брать на работу, то неохотно. Я тут рос с детства, а в другой город ездил всего-то раз, и то с школьной экскурсией. Неужели тебе не интересно посмотреть, что там? — Эрвин кивает в неопределенном направлении. — Что где угодно, кроме здесь?..
Леви запоздало понимает, что от него ждут какого-то ответа.
— А как же… — осекся, — … твой отец? — Он произносит это таким сиплым голосом, что сам едва его узнает.
Эрвин отвечает мгновенно, значит — уже хорошо все обдумал, и у Леви окончательно падает сердце. Эрвин был склонен к праздным мечтаниям. Но если его речь начинала звучать, как военный план, шансов не было никаких. В планы Смит упирался рогом.
— Он поймет, — убежденно продолжает Эрвин. — Дети не могут вечно жить с родителями. Рано или поздно это должно произойти, он и сам понимает. Отец — довольно мудрый человек, ты же знаешь. Он разделяет мои идеи.
Леви молчит, хотя ответ в этот раз крутится на языке. Но он не может позволить себе таких высказываний. Еще в детстве один раз столкнувшись с реакцией Эрвина, он накрепко усвоил, что правда — далеко не всегда хорошо. А тема закрепилась в детской голове как табу.
В глазах плывет, и память почему-то подбрасывает кадр из зимней рыбалки — рыбу, которую резко вытащили из воды и бросили биться об лед. Судорожно пытаясь восстановить дыхание, Леви не знает, что вся эта мощная лавина, которая единым махом скатилась на него, называется отчаянием.
Леви исподволь глядит на Эрвина. Какой же он отвратительно воодушевленный сейчас. Смотрит себе куда-то за горизонт, выше родных сосен, и куда-то дальше того неба, что сейчас над головой. Леви с затаенной жадной злостью разглядывает его профиль, с этими светлыми вихрами на широком умном лбу, распухшим сливовым носом и лихо горящими светлыми глазами. Смотрит и думает с волчьей тоской, почему вся эта картина ощущается таким гребаным дежавю.
В душе поднимается слепая ярость.
Куда ты пойдешь, Эрвин? Неужели ты думаешь, что тебя не будут сторониться в больших городах? Ты никогда не задумывался, почему ты всех так пугаешь? Ты думаешь, что откроешь что-то новое и неизведанное? Нет, Эрвин. Ты откроешь только то, что ты психически больной. Завалишь первую же проверку. Что будешь делать, когда тебе в лоб скажут, что твой отец на самом деле давно мертв, а? Уже 13 лет мертв, Эрвин. Ты сможешь это принять? Тебя запрут в психушке, а я скончаюсь от тоски. Неужели все это того стоит? Неужели это все дороже меня?..
Леви, опустив голову, глядит вниз на гравий. Он представляет, как толкает Эрвина с подоконника. Как он летит вниз со второго этажа и ломает себе обе ноги. С поломанными ногами он еще не скоро сможет куда-то поехать. Но он ведь все равно уедет…
А если он сломает не ноги?.. Все внутри тут же холодеет от этой мысли, и Леви усилием воли заставляет себя вынырнуть в скверное настоящее. И понимает, что Эрвин смотрит на него. Лихорадочность, было нашедшая на Смита, ушла, и теперь в его взгляде настороженная обеспокоенность.
— А ты никогда не думал о том, чтобы уехать? — тихо спрашивает Эрвин.
— Нет… — Леви отвечает устало и прикрывает глаза, чтобы случайно не наткнуться на этот эрвинов вопрошающий взгляд.
Понятно. Значит Эрвин все-таки думал уехать вместе. Ха. Какой идеалист. И что же Леви там делать? Учиться? Леви умел все, чему можно было выучиться в их краях. Да только это «все» не включало в себя общеобразовательные предметы.
Если откровенно, он даже не собирался поступать в колледж. Даже не интересовался, что для этого нужно. В своей анкете планов на будущее он оставил короткое «работать». Работа включала в себя примерно то, что и так поручал ему дядюшка Кенни. Ломбард, займы под процент, выбивание долгов… В свободное время охота и рыбалка как спорт и экономия в одном флаконе. Разве что сутенерство Леви не собирался принимать как профессию в наследство, а в остальном все планы на будущее были кристально ясны еще с детства.
Только вот точно так же само собой разумеющимся казалось и то, что Эрвин всегда будет рядом.
Если задуматься, этого стоило ожидать. Просто задумываться Леви никогда не хотелось. Смит всегда был немного не от мира сего. Во всех смыслах.
Он лишился отца в четыре года. Когда они познакомились, им было пять, а о том, что у Эрвина на самом деле нет отца, Леви узнал в двенадцать. И до этого у него не возникало и мысли, что с его другом что-то может быть не в порядке. Эрвин говорил о своем отце так, словно тот был жив. У него были истории о старшем Смите, он всегда отпрашивался, чтобы выйти гулять, иногда, по его словам, отец что-то запрещал ему или давал указания.
Когда Эрвин стал водить Леви домой, они всегда здоровались с закрытой дверью гостиной, из которой днем, сколько Леви помнил, всегда доносился шум телевизора. Иногда Эрвин заходил туда и о чем-то вполголоса беседовал. Иногда приносил воду или чай. Жаловался, что он засиживается допоздна и портит себе здоровье.
За столько лет Леви столько слышал о мистере Смите, что, порой, ему действительно начинало казаться, что этот человек существует. У Эрвина была такая способность. Если он искренне во что-то верил, он мог убедить и остальных в реальности чего угодно. Поэтому в школе многие верили, что у Эрвина есть отец. Несмотря на то, что о его отсутствии знали абсолютно все — в прошлом он работал учителем в этой школе. В коридоре даже висела его фотография с годами жизни. Позднее их кто-то стер, и осталась только хвалебная надпись.
Разумеется, у Эрвина была опекунша, тетка по маминой линии, у которой самой было четверо детей. Когда Леви начал наводить справки, он узнал, что-то была даже не родная, а двоюродная сестра матери Эрвина, и они никогда особо не общались. Брать мальчика в дом тетя не хотела, но приглядывать согласилась. Первоначально, скорее всего, так и было. Леви даже помнил, как в детстве Эрвин жаловался, что к ним с отцом слишком часто приходит тетя и что она ему не нравится.
Но сейчас Леви уже очень давно не видел тетю Эрвина и не слышал о ней от него. Интересно, она знала, что Эрвин разговаривает со своим покойным отцом? Впрочем, когда он был ребенком, наверное, это не казалось таким страшным. Особенно, если тебе и нет особого дела до этого ребенка.
В результате с четырех лет Эрвин жил абсолютно один, если не считать тети, которая в детстве приходила проведывать его. И все это на сиротское пособие. Когда Леви впервые об этом узнал, он долго не мог поверить. И дело было не только в том, как это было возможно юридически. Здесь как раз Леви мало что удивляло.
Его детство тоже сложно было назвать благополучным, и все об этом знали. Сколько таких детей в маленьких городишках с родителями алкоголиками и наркоманами. Не то чтобы никому нет дела, но никто не бежит ими заниматься. Опекун есть — и ладно.
Удивляло скорее другое. Эрвин казался таким… благополучным. У него почти всегда была пусть старая, но чистая опрятная одежда. Ему нельзя было гулять позже девяти (хотя, порой, это правило игнорировалось). Он каждый день ходил в школу, он прилежно учился. Он читал много книг и советовал их Леви. И вот это все как-то совершенно не укладывалось в голове.
Эрвин говорил, что его всему учил отец. Но на деле получалось, что он каким-то образом смог все это сам, и в моменты такого осознания Леви ощущал смутное чувство гордости за него.
Но к гордости примешивалось еще многое. Они познакомились в детстве. И еще тогда, несмотря на то, что Эрвин казался самым обычным, дети как-то не тянулись к нему. Обычно странных бьют. Леви били. Но он довольно быстро сумел показать, насколько это себе дороже. Он дрался, как дикий зверек, зло и с несопоставимой его маленькому телу силой. А когда сил недоставало — запоминал и мстил. И в отличие от детей, которых воспитывали хотя бы кое-как, никаких моральных границ у Леви не было. Постепенно его тоже стали обходить десятой дорогой. На том они с Эрвином, видимо, и сошлись.
Эрвин подошел к нему первым. И этого мальчика в чистых шортах и подранных сандаликах почему-то вообще не смутило ни то, что Леви напоминал в том возрасте заросшую чупакабру, ни то, что на приветствие ему ответили взглядом отнюдь недобрым, ни, наконец, то, что новый знакомый игрался во дворе с заточкой.
Леви старался отцепиться от этой дружбы, а вот Эрвина по неизвестным причинам к нему тянуло. Леви даже не помнит, что именно его тогда подкупило. Возможно, то, что им кто-то впервые так искренне интересовался. У дяди он рос, как трава при дороге, и даже не представлял, как бывает иначе. А тут Эрвин с этой непонятной быстро растущей привязанностью, и бесконечными вопросами, и разговорами обо всем и ни о чем.
Им никогда не было скучно вместе. Они играли… Да, тогда они и начали играть. Конечно, не так, как сейчас, но во многом детство и определило направление этих игр.
У Леви было много недетских знаний и умений, а у Эрвина очень мощное воображение. Дети часто пытаются проецировать в реальный мир свои фантазии, вдохновляясь детскими книжками или мультфильмами. У Леви с Эрвином первым вдохновением стали книжки по истории, принадлежавшие отцу Эрвина. Леви не умел читать, а Эрвин мог, пусть пока и не ахти как. Он приносил их с собой на и медленно читал их для Леви вслух.
Те книги были написаны не для детей, и некоторые исторические сцены были расписаны очень ярко и даже слишком подробно. Вряд ли мистеру Смиту понравилось бы, узнай он, каким чтением в пять лет увлекался его сын. Но из этих книг они тогда подчерпнули многое. Они играли в партизан, шпионов, фашистов, в концлагеря, допросы… пытки.
Сейчас все их детские ролевые было даже как-то смешно вспоминать. «Говори, где танки!» Почему-то Леви очень отчетливо помнил этот детский требовательный писк. Наверное, потому что именно тогда Леви впервые в жизни боялся всерьез. Даже от дядиных побоев не осталось таких четких воспоминаний.
Малютку Эрвина, связавшего Леви и пытавшегося вырвать ему ногти, он запомнил ярко. И то, как шокирующе контрастно и вместе с тем с искренней теплотой его лучший друг, плача, обрабатывал ему руки перекисью и за что-то просил прощения.
Леви всегда подспудно чувствовал каким-то звериным чутьем, почему к Эрвину не подходят другие дети. Инстинкт самосохранения бил в набат еще тогда. Только вот бежать ему не хотелось. Леви и сейчас помнит, как смотрел на нездоровый блеск в детских голубых глазах, и точно не может сказать, почему тогда не торопился рассказать, где танки.
За столько лет они уже перепробовали так много и придумали столько сюжетов, что Леви иногда казалось, что в свои семнадцать он прожил уже сотни, тысячи жизней. И в каждой из них был Эрвин.
Леви осознавал, в его жизни нет ничего хорошего и не будет. Но есть ли разница, если любой сюжет с Эрвином становится реальностью? Если все преображается, когда они вместе. У Леви больше нет друзей, его не интересует, что происходит в его окружении, он не имеет понятия, что происходит во внешнем мире, но с Эрвином это не имеет и никогда не имело значения.
А что же теперь? Эрвин хочет уйти? Эрвин, которого Леви знает лучше, чем собственное отражение, хочет уйти?
— Поехали со мной.
…
Нервно дергается рука, и Леви еле сдерживается от того, чтобы не съездить ему по роже.
— Сдадим экзамены и поедем в город выбирать вуз. Я пойду на исторический, профилем потом выберу археологию. В большинстве колледжей его можно выбрать со второго курса, я узнавал. Так что у меня будет еще год на то, чтобы окончательно решить или передумать. А ты мог бы поступить в медицинский… или в любое другое место, где нужны естественные науки. У тебя есть способности, хотя ты никогда в это не вкладывался.
Леви косится на него из-за плеча, но не прерывает, пусть уж договорит.
— За несколько месяцев вполне реально подтянуть химию с биологией. Или вообще все, что захочешь. А не получится, все равно поехали. Поработаешь год, подтянешь предметы, а потом попробуешься на следующий год.
— Эрвин…
— Мы будем жить в общежитии или снимать квартиру. Я буду получать социальную стипендию и буду стараться хорошо учиться, так что с деньгами все будет нормально. Да, нам будет нелегко, но мы будем жить вместе. Будем приглашать друзей, гулять по городу, сходим в самый настоящий ресторан, как в фильмах, и еще прокатимся на колесе обозрения, я никогда…
— Эрвин, что ты несешь?
Он тут же внезапно затихает.
Леви с оторопью в сердце ждет продолжения, но, к счастью, его не следует. Он трет уже красные глаза и снова непонятно зачем роется в карманах. Хоть утопись в этом никотине, что это изменит. Если сигареты успокаивают, то куда уж больше. Леви бы выжать хоть какую-то краску в голос и тень в лицо. Только где уж там.
Он не смотрит на Эрвина, видит только его большие ладони, крепко сжимающие колени. А ведь он нервничает. И ждет ответа. Леви бы и рад его дать. Он столько может сказать…
Ненависть копится черными клубами, наждачкой натирая горло.
— Что ты несешь? Разливаешься тут, как… сладкая патока. А под ней дерьмо, — Леви цедит каждое слово с трудом, длинные речи это не его. — Так не будет, Эрвин. Ни хрена так не будет.
Эрвин дышит как-то тяжело, загнанно, но молчит. И Леви продолжает.
— Все, что я умею, ты знаешь… Могу рыбу ловить, капканы ставить, могу деньги считать, могу пригрозить так, что другие научатся. Ну и всякое. Я могу выжить здесь, а там что, там другое нужно. У меня нет иллюзий насчет себя. Такие, как я, в больших городах или остаются чернорабочими, или берут нож и идут воровать. И ты думаешь, у тебя шансы лучше? Да, ты умный, Эрвин, и может, даже поступишь в свой колледж, куда захочешь. Но давай начистоту. Что если ты там вытворишь что-то… в своем духе. Что если решат, что тебя надо лечить? Здесь-то никому дела нет, а там не знаю. А если на это еще и деньги нужны, ты думаешь, я буду отсиживаться? Я всеми правдами и неправдами достану сколько надо. Так и кончим. Я в тюрьме, ты в психушке. Вот наше светлое будущее в столице!
— Леви хохотнул.
Эрвин молчит слишком долго, и Леви не выдерживает и с некоторой опаской бросает на него взгляд. Тот сидит, опустив голову, и так сильно кренится вперед, что его хочется схватить за пояс.
— Леви, ты не прав, — такой убежденностью можно гвозди забивать. — Я все это знаю. Я знаю, что по документам отец мертв.
Леви изумленно округляет глаза.
Что?..
— Он больше не может работать. И придумал это все, чтобы мы не умерли с голоду. Я знаю, что в городе нельзя будет упоминать, что он жив. Да я и не собираюсь разбрасываться этим направо и налево. Чему ты так удивляешься? Или ты думал, что, получая пособие, я не помню о том, что все считают отца мертвым?
Эрвин умеет удивлять.
Это звучит даже убедительнее, чем правда. Действительно, мальчик, росший абсолютно один с четырех лет, что за глупость. Однако Леви точно знает. Здесь больше никого нет. Но если даже ему захотелось поверить…
— Ты, по твоим словам, больше ничего не умеешь. Леви, ты не пробовал, — Эрвин жестко смотрит ему в лицо. — Ты самый способный человек из всех, кого я знаю. Будь то, как сети ставить или тригонометрию решать, тебе стоит показать один раз, и ты тут же схватываешь. Ты просто никогда не тратишь время на то, что тебе не надо.
— А мне надо?
— Надо. Ты больше, чем это все, — Эрвин лихорадочно делает полукружье рукой, и Леви в который раз начинает переживать, что он свалится с этого подоконника. — Мы больше.
У Леви пересыхает в горле. Возможно, от неизвестно какой по счету скуренной сигареты. Не хочется думать, что это симптомы попадания под чье-то влияние.
— Эрвин, это тебе оно какого-то черта надо. А мне нет. Если тебе так приперло мир посмотреть, давай подкопим и поедем в гребаное путешествие. Но жить будем здесь. Здесь я все знаю. Здесь я не пропаду и тебе не дам пропасть.
— Здесь я пропаду.
Они затихают. Но воздух между ними такой заряженный, как будто спор продолжается, только без слов.
— Я не могу больше в этом доме, — тихо говорит Эрвин.
— … Так давай построим новый.
Он мотает головой.
— Не только в доме. Мне тошно уже от этого места. Знаю, что по-детски звучит. Мне кажется, здесь мы в чем-то вязнем. В чем-то нехорошем, Леви.
Леви не отвечает, хотя хорошо понимает, о чем он говорит.
В «чем-то» — это в тихом безумии Эрвина. Если они уедут, ему, действительно, может стать лучше. У него появятся друзья, новые интересы, занятия… В которых совсем необязательно найдется место для Леви. Это омерзительно, но на самом деле Леви не хочет, чтобы Эрвину становилось лучше. Чтобы к нему начали тянуться какие-то другие люди. А время заполняли какие-то его дела. Не хочет, чтобы он уезжал на какие-нибудь раскопки. Не хочет, чтобы он смотрел куда-то, кроме Леви и их общего мира.
Это напоминает давний эпизод из их детства, когда они, гуляя, заблудились в лесу. Они пробыли там почти неделю, их даже никто не искал. На седьмой день они выбрались. Грязные, изодранные, с температурой и в бреду, с пересохшим горлом от того, что в последний день не пили и не ели ничего, кроме ягод.
Леви очень смутно помнил, что они делали эти семь дней. Помнил только, что когда лес стал реже и солнце ярче, он почему-то не испытывал радости. Они были, как в кошмаре, где, кроме них, все вымерло, и каждый день грозил вполне реальной смертью.
И все же это было лучше. Лучше, чем весь этот, мать его, прекрасный мир с морем возможностей, от которых так загорается Эрвин.
Рука Эрвина тянется и горячо стискивает его ладонь.
— Я знаю, о чем ты думаешь. Не думай об этом, я никуда не уйду. И если ты не согласен, я не поеду. А если согласишься… может быть все, что угодно. Но со мной будет иначе. Ни о чем не думай и не переживай, просто верь мне. Я нас выведу, как тогда в лесу.
Леви усмехается.
— Мне понравилось в лесу.
— Мне тоже. Но если бы мы оттуда не вышли, мы бы сгинули.
Над лесом вовсю светит яркое, но холодное солнце. Эрвин сходил за пледом, они, не сговариваясь, укутались в него и так и продолжили сидеть на окне.
Держать тебя все равно что пытаться удержать рукой уходящий корабль. Можно только запрыгнуть на борт и встать у руля. Не знаю, куда нас занесет, но мир определенно изменится, получив тебя, Эрвин.
И я изменюсь, чтобы быть рядом с тобой.
Название: Дорога через лес
Автор: Kirche Kath.
Бета: Nanbala
Персонажи: Эрвин Смит/Леви Аккерман
Рейтинг: NC-17
Направление: слэш
Жанр: модерн-АУ, романтика, драма, дарк, ER
Предупреждения: лёгкая нецензурная лексика, кинки, roleplay, дарк!Эрвин, underage
Размер: миди
Статус: закончен
Описание: В темном лесу, там, где никто не увидит, тихо играют дети.
Примечание: Несмотря на стрёмные предупреждения, история так-то о любви. Небольшая фантазия на тему совместного детства персонажей
читать дальшеХолодно. Через открытое окно слышно завывание ветра, перемежаемое с ночными лесными звуками. Эрвин кутается в одеяло. От ночной прохлады уже зябнет нос, но вылезти из полусонного марева, чтобы преодолеть расстояние до окна по остывшей комнате, кажется непосильной задачей. Поворочавшись еще немного, Смит все же, тихо кряхтя, встает голыми ногами на холодный пол и, ежась, идет к окну. Створка щелкает, и дом мгновенно наполняется тишиной.
Когда Эрвин снова устраивается в теплом лежбище, звуковой вакуум становится звонким настолько, как бывает, когда закладывает уши. Есть моменты, когда его родной дом кажется ему мертвым. Пусть это, конечно, и не так, ведь на первом этаже спит отец. Опять уснул на диване перед включенным телевизором. Перед сном Эрвин на цыпочках зашел в гостиную, аккуратно вытащил пульт и выключил его. Это практически его ежедневный ритуал, сколько он себя помнил вплоть до своих семнадцати лет.
Эрвин думает об отце неожиданно долго, почти немигающими глазами прошивая темноту. Спустя время он уже не помнит, что так тягостно увязало его в эти мысли. Но определение «мертвый» к своему дому застряло так настырно, что сердце сжалось в кулак и спряталось где-то в подвздошье. Дышать стало трудно, и Эрвин пожалел о том, что закрыл окно.
Леви… Настырная детская привычка думать о нем всякий раз, когда становится одиноко. Нет, ему не одиноко. Но Эрвин цепляется за его образ, как за спасительный круг.
Дз-з-з. Эрвин мгновенно тянет руку к телефону, даже не сомневаясь, кто это может быть.
«Спишь?»
Он пару секунд смотрит на экран, щурясь от яркого света, и быстро набирает ответ.
«Не спится»
Телефон молчит пару минут.
«Давит?»
Леви всегда пишет короткосложно. Но Эрвин понимает.
«Да.» И тут же следом. «Приходи утром»
Эрвин еще какое-то время сидит, сжав телефонный корпус, но ответ не торопится. Ждать без движения ему всегда было сложно. Он засовывает телефон в карман шорт и, нашарив в темноте тапки, спускается на первый этаж попить воды. Смит как раз вливает в себя второй стакан, когда телефон вновь дает о себе знать.
«Открой окно»
… Эрвин впивается глазами в экран и, едва вспомнив погасить свет на кухне, срывается с места вверх по скрипящим старым ступенькам. Толкая дверь, он слышит приглушенный стук кулака в окно, хотя за стеклом видно только безмолвно повисший полумесяц. Происходящее невольно напоминает детские страшилки, которые они сами придумывали, а потом рассказывали друг другу, сидя в лесу. Скоро повернув все ручки, Эрвин распахивает обе створки, и в подоконник вцепляются белые до синевы пальцы. Смит высовывается помочь, но в ответ слышно только раздраженное цыканье, и он отклоняется, давая ночному гостю подтянуться на руках и ловко одну за другой перекинуть обе ноги.
— Привет, — лицо Эрвина просияло. Леви отвечает на его неприкрытую радость своей привычной кривоватой улыбкой.
Эрвин выглядывает из окна и удивленно смотрит вниз.
— Ну ты даешь… Тут сколько метров?
— Да ладно, — Леви пожимает плечами. — Всего-то второй этаж. А забор твой — одно только название. Через него и мальчишка перелезет. Что я уже кстати проделывал, когда у тебя полетел замок от калитки, помнишь?
Смит осуждающе качает головой и пристраивается рядом на подоконник.
— И зачем только замки запирать…
— Боишься? — хмыканье.
— Кого это? — Эрвин искренне удивляется.
Они тихо смеются. Несмотря на гуляющий ветер, Эрвин сидит без рубашки. По голому торсу бегут мурашки (дурная привычка спать в одних шортах в любое время года), и Леви становится за него холодно.
— Ты бы оделся, а.
Смит машет рукой и просто придвигается ближе, оттесняя бедром. Леви не возражает, только перестраивается спиной к комнате, свешивая ноги из окна. Шарит по карманам кожанки, нащупывая пачку и зажигалку. Щелк. В комнату поплыл запах дыма.
— Ты сильно шумел, пока лез? Отца не разбудил?
У Леви на секунду дергаются пальцы с поднесенной ко рту сигаретой, но Эрвину этого не видно.
— Нет вроде.
Смит удовлетворенно кивает, и они замолкают. Леви курит, задумчиво и зло блуждая глазами по черным силуэтам деревьям. В темноте всегда казалось, что лес возле дома Эрвина становится ближе, словно подступает и медленно год за годом все теснее берет в кольцо. Леви не хотелось себе в этом признаваться, но именно из окна Эрвина лес его пугал.
Хотя, казалось бы, с чего. Половина их жизни прошла там. Они с Эрвином все детство играли в лесу, знали каждую тропинку и каждое дерево. И даже став старше, они не перестали туда ходить, изменились разве что сами игры.
Помимо леса у них было еще много памятных мест. Если спуститься от дома Эрвина чуть ниже по реке, можно наткнуться на амбар. Через прочные балки удобно перекидывать веревки и что-нибудь или кого-нибудь подвешивать. Гораздо удобнее, чем через ветки в лесу. И, конечно, дом Смитов. Реже, но они собирались и в нем. Эрвин, однако, не хотел проводить здесь больше необходимого, ссылаясь на отца и его чуткий слух. На самом же деле дома Эрвину просто было неуютно. Леви его чувства не удивляли. Тревожило лишь то, что с годами все становилось только хуже.
— Ты как добрался так быстро?
Леви едва заметно вздрагивает от звука и тут же успокаивается — это Эрвин.
— Никак, — щелчком выбрасывает бычок. — Я стоял под твоими окнами.
Эрвин улыбается, обнажая передние зубы.
— Как-то по-сталкерски звучит, знаешь ли.
Леви усмехается и смотрит через плечо.
— У дяди там блядки. Сказал свалить куда угодно, хоть в ад. Я сразу подумал о тебе.
— Ад значит… — Смит произносит это под нос, как будто говоря с самим собой, и поднимается с места.
Звучит очень недобро, и Леви, не скрывая интереса, провожает Эрвина взглядом, пока тот уходит рыться в ящиках в углу комнаты. О, ему хорошо известно, что в этих ящиках. Он сам заботился об их наполнении. И хотя Леви еще не знает, что сейчас будет, по позвоночнику уже проходит знакомая дрожь. Он сидит все так же, на вид, расслабленно, только вот глаза щурятся, всматриваясь в глубину комнаты, как у большого надменного кота.
Еще до того, как услышать шаги, Леви улавливает тихое позвякивание цепи. Эрвин осторожно накручивает ее на руку, звено за звеном, чтобы не было слышно громкого лязга.
Становится тихо. Леви следит, как Смит выходит на середину комнату, вычерченный из темноты светом полумесяца. Все еще в одних шортах, с длинной, в два пальца толщиной цепью, широкими дугами свисающей с рук. И глаза необычно яркие и крайне спокойные, даже насмешливые. Не его глаза. Он улыбается мягко, как будто гостеприимный хозяин.
— Устраивайся поудобнее, Леви. Веди себя хорошо и прояви немного терпения. Или я сломаю тебе обе ноги.
Леви ухмыляется. «Посмотрим, кто кому сломает, Эрвин».
Смит, что-то напевая, поворачивается к нему спиной и, садясь на колени, накручивает цепь на металлические прутья своей кровати старого образца, привинченной к полу. Лязг страшный, а раз Эрвину стало внезапно плевать на шум, значит — игра началась. Леви без объяснений ловит давно придуманный ими сюжет: как ночью сбегает от дяди и его шлюх, как стоит под окнами примерного одноклассника-отличника, не зная, куда податься. Как бездумно лезет в окно, и как Эрвин, «добрая душа», без лишних вопросов впускает его, а затем зачем-то достает цепь и доброжелательно угрожает сломать Леви кости.
В грудь невольно закрадывается ужас от понимания — он влип. И завтра его, возможно, уже никто никогда не найдет.
Только «этот» Эрвин тоже еще не знает, на кого нарвался. Иначе не открыл бы сейчас своей жертве такой беззащитный затылок. И хотя в его показной расслабленности и чудится подвох, Леви не намерен упускать такой шанс. Он бесшумно соскальзывает с подоконника. Эрвин не слышит. Низко опустив голову, тот возится с цепью и большим амбарным замком. Обнаженная спина призывно маячит в лунном свете. У Леви на секунду перехватывает дыхание. Без дальнейшего промедления он просто прыгает, как дикий кот, на загривок.
Эрвин, конечно, слышал. Он перекатывается слишком быстро, и Леви успевает только схватиться за него, теряя равновесие, чем Эрвин и пользуется, пригвоздив его лицом к полу и придавив собственным весом. Леви возится, хотя уже знает, Эрвин давит каменной плитой, своим весом его не сбросить.
— Я же просил вести себя хорошо, — дыхание опаляет ухо, от Эрвина жарко, как от печки. Из голоса выцветает вся елейность. Спиной чувствуется, как колотится чужое сердце.
Леви щерится и бьет наугад острым локтем. Ловит момент, когда хватка на затылке ослабнет, и вскидывает вверх подбородок. Нос смачно хрустнул под ударом затылка.
Не надо оглядываться и смотреть, над головой слышно, как с храпом вырывается дыхание Эрвина. Леви лучше всякого знает, в какое он впадает бешенство, когда не контролирует себя. И от этого странно весело, только немного страшно.
Эрвин, низко рыча, тянет его руку вверх под странным углом, и Леви гнется от острой боли в суставе. Больно до рези в глазах, а перед ними муть и белое марево, когда думать нет сил. Это то чувство, которое Леви нравится в этих играх больше всего.
Они борются долго. Зверино-технично. Умело, но сливая все не то в мордобой, не то в порно. В очередной раз прижатый щекой за волосы к полу, Леви видит краем глаза, как свободная рука Эрвина тянется к ошейнику от цепи, когда-то принадлежавшей собачьей будке. Где-то на задворках памяти вспыхивает осознание, что, если дать «этому» Эрвину его заковать, с него станется продержать Леви на цепи несколько дней, а то и больше. «Он не в себе, давно не в себе. А ты все продолжаешь играть, как будто вовсе не ходишь по грани»…
Леви выворачивается, надрывая мышцы, и валит Смита на лопатки, сам хватаясь за цепь. И, прежде чем кто-то из них успевает опомниться, затягивает кожаный ремень на его широкой шее, защелкивая простенький замок.
— Устраивайся поудобнее, Эрвин. Веди себя хорошо, — Леви распрямляется и, не сдерживаясь, усмехается, представляя, как нежно жмет его затылок ботинком, заставляя носом бороздить пол.
Эрвин неожиданно резко затихает и смотрит снизу вверх. Нехорошо смотрит, и Леви тоже замирает, предательски выдавая растерянность. Быстро взвивается цепь от ошейника, и Смит обматывает его ей за горло и тянет на себя. Леви валится ему на грудь, клацнув зубами, и надсадно хрипит, раздирая ногтями горло до красных полос.
***
Сквозь пелену из пота и ресниц видно, как побелевшие костяшки руки Эрвина впиваются в кожу под коленкой, держа ногу на весу. Леви втягивает воздух сквозь зубы через раз, и кажется, что ребра сейчас хрустнут под весом чужого тела. Гуляющий по комнате ветер не помогает, так трудно дышать, горячо, нет, жарко, в нос забивается специфический запах тела. Он, голый, распластанный на жестком полу, со связанными цепью локтями, задранными над головой, и Эрвин, его Эрвин, красивая сволочь, трахает его до немоты в пальцах и черных точек перед глазами. Эрвин всегда смотрит только на него, он, в отличие от Леви, не закрывает глаза. В них, черных от растекшихся до краев зрачков, столько жадности. Леви вязнет в этих чувствах, как в липком теплом болоте. Ему так хорошо, что он уже не слышит, как срывается на стоны и всхлипы. Только потом будет стыдно, когда Леви скажет что-то севшим голосом, и они оба вспомнят почему. А сейчас, плавясь от этой близости, Леви хотелось только одного — чтобы Эрвин больше никогда не отводил глаза.
***
— Не крути башкой, — Леви недовольно морщит лоб и больно хватает Эрвина свободной рукой за подбородок, правой снова терпеливо прикладывая компресс к опухшему носу.
То ли случайно, то ли намеренно, но Леви вжимает лед так крепко, что Эрвин думает, у него сейчас снова откроется кровотечение. Но он не в том положении, чтобы жаловаться. С запрокинутой головой и торчащим из носа ватным тампоном особо не побеседуешь.
Он скашивает глаза на лицо Леви. После очередной бессонной ночи его глаза напоминают темные провалы. У него строго сжаты губы, и все еще слегка нахмурен лоб, но, несмотря на это, знавший его всю жизнь Эрвин уверен, что все в порядке. Это его выражение усталого умиротворения, когда нужно прикладывать силы, чтобы еще какое-то время стоять на ногах. Лицом он, правда, напоминает жертву изнасилования из криминальных роликов.
Эрвин мягко отводит его руку и вынимает тампон.
— Может, хватит?
Леви требовательно возвращает компресс.
— Ты рожу свою видел? У тебя нос размером со сливу. И цвет почти такой же.
— Так давай я сам подержу тогда. Собой займись, ты-то в зеркало давно гляделся?
Леви ворчит, но руку убирает и плетется за оставленной на столе аптечкой. Эрвин склоняет голову.
— Перекись не здесь, она в ванной.
— Знаю.
Леви все равно, отвернувшись, зачем-то копается в аптечке.
— И ватные диски тоже.
— Смит. Голову держи.
Леви с треском закрывает аптечку и все же выходит из комнаты. В эту секунду Эрвин начинает сомневаться, так ли все хорошо. Посидев с полминуты, он убирает марлю со льдом в тарелку и поднимается.
Ванных у Эрвина две, но той, что на первом этаже, пользуется только отец, а вторая находится совсем рядом со спальней. Дверь в нее плотно прикрыта, но под ней маячит яркая в темноте полоска света. Эрвин деликатно стучится и почти сразу же заходит. Раз незаперто, значит можно.
Леви ожидаемо находится внутри, он как раз роется в одном из ящиков, встав на цыпочки, чтобы достать до верхних полок. Эрвин останавливается в дверях, невольно засматриваясь, хотя, вроде, всего меньше часа назад видел все, что только можно, и в подробностях. Леви невысокий и обычно в одежде кажется нездорово тощим. Но сейчас он в борцовке, и в вытянутом напряженном теле, как в учебнике по анатомии, видно каждую мышцу.
Взгляд Эрвина ненамеренно бежит по острым, словно штрихами очерченным линиям мышц, по позвоночнику и к бритому затылку. Кожа на фоне черной ткани кажется молочной, пусть местами на ней уже есть легкий загар, хотя только конец апреля. Даже если бы Эрвин не знал наверняка, он бы понял, что человек должен много работать на свежем воздухе, чтобы выглядеть так… а еще очень мало есть. Может, это от недоедания Леви так и не смог перерасти свои 160 см, дядя у него высоченный. Но такие темы явно не стоит затрагивать вслух.
Эрвин опускается на пол, нашаривает под ванной пузырек, и молча, тронув Леви за плечо, подносит к его лицу. Леви поджимает губы, закрывает шкаф и выхватывает пузырек. Опять слишком резко, пусть даже это и Леви.
— И что он там делал?
Смит пожимает плечами.
— Уже не помню. Кажется, я как-то порезался бритвой, а потом забыл убрать обратно.
Леви пытается оттеснить Эрвина от зеркала, но тот уже берет ватный диск и кладет ладонь поверх руки Леви, сжимающей перекись.
— Дай я.
— Не надо. Я сам. Иди лучше лед еще подержи, — Леви дергает плечом, отводя руку в сторону.
Эрвин не отвечает, только заглядывает в глаза и требовательно тянет пузырек на себя. Леви смотрит немного исподлобья, но все же сдается под этим напором и с тихим вздохом садится на край ванны.
— Ладно. Смотри только кровью все не залей от перенапряжения.
Эрвин усмехается, щедро смачивая перекисью ватный диск.
— А ночью я и не заметил. Сильно было жутко?
— Ну как… Там не все лицо было в кровище, только челюсть залило, ну и зубы. Жутко было, когда ты скалился. Но в целом тебе шло… Ай.
Смит прошелся смоченной ваткой по содранной коже на щеке. Леви сжимает челюсти и больше не издает ни звука, пока Эрвин сосредоточенно водит диском по его лицу, мягко придерживая ладонью за шею, на которой змеится фиолетово-синий оттиск железной цепи. Смит то и дело кидает на него взгляд и в какой-то момент медленно проводит рукой вдоль шеи и вниз. Леви вздрагивает и чувствует, как к животу приливает жар.
— Как думаешь, мы не разбудили отца?
Эрвин неожиданно нарушает их уютное молчание. И поскольку в этот раз он совсем близко к лицу Леви, ему видно, как в глазах того на миллисекунду пробегает тень. Леви слегка качает головой. Эрвин останавливается.
— Почему такой взгляд? Что-то не так?
Тот снова отрицательно машет головой. Эрвин испытующе смотрит в его лицо, а затем откладывает ватку, отстраняясь.
— Ничего, Эрвин, — Леви неожиданно хватает его за запястье и затем несколько раз несильно сжимает его пальцы. — Я задумался, извини.
Эрвин ободряюще улыбается в ответ.
— Да я же только за мазью, чего ты так.
В доказательство он отходит и роется в ящике, пока не находит какой-то уже наполовину использованный тюбик. Леви сразу узнает этот гель. Он перманентная часть их аптечки уже лет так с двенадцати, когда они открыли в аптеке этот чудесный эликсир с обезболивающим эффектом. Всевозможные ссадины, синяки, ушибы, порезы, иногда и переломы для них, кажется, вообще никогда не были редкостью. Сколько там им было, когда они познакомились? Пять?
Эрвин возвращается с тюбиком, на ходу выдавливая густую массу на пальцы. Леви исподтишка любуется длинными фалангами, смазанными чем-то вязким, и как-то пропускает момент, когда Эрвин тянет их к его лицу. Пальцы не слишком аккуратно мажут по содранной коже, и Леви тихо шипит.
Смит тут же останавливается.
— Больно?
Вопрос — один из тех, на которые нельзя отвечать «да», если не хочешь потерять самоуважение.
— Нормально, — Леви морщится. Не от боли, от этого участливого тона.
— Хочешь поцелую, чтобы быстрее прошло?
Эрвин улыбается. Несложно понять, издевается.
— Иди ты, — Леви несильно пихает его в бок.
— Зачем так категорично? Давай попробуем! А вдруг поможет?
— Смит, что ты… — Леви хмурится, но Эрвин уже, смеясь, бросает гель в раковину, и, осторожно хватая его лицо, целует в синяк на виске, а потом быстро в нос, щеки, разбитые губы. — Эрвин блять… Да ну тебя, хорош. Хорош уже!.. Эррвин!!
Леви уворачивается, пряча лицо, и так чувствуя, что оно уже красное, как перезрелый томат. Ему жутко неловко со всей этой внезапной нежности, но оттолкнуть Эрвина он почему-то не может.
Тот тихо, но заразительно смеется, почти невесомо прижимаясь горячими губами ко всем открытым участкам кожи. И попутно так трепетно гладит его волосы, шею, руки, что у Леви что-то остро и сладко начинает тянуть в груди. В памяти некстати снова всплывает злосчастный листок бумаги, и Леви резко хочется все это прекратить.
Он перестает улыбаться (и когда только успел начать) и строго отодвигает Эрвина за плечи. Смит долго с нечитаемым выражением смотрит в его лицо, а затем кивает, успокаиваясь.
Остаток работы со ссадинами они проводят в полной тишине.
***
Все так же молча они гасят свет в ванной и возвращаются в спальню.
— Давай покурим, — бросает Эрвин через плечо, роясь в платяном шкафу.
Не ответив, Леви берет со стула свою куртку и нашаривает в кармане сигареты, пока Эрвин переодевается в треники и набрасывает на плечи старую застиранную рубашку.
За окном потихоньку начинает светать, хотя солнце еще не встало. Леви распахивает створки, и в комнату тут же проникает предрассветный холод.
С улицы пахнет лесом, речной водой и весенним запахом только-только начавшей прогреваться земли. Щебечут птицы и где-то далеко слышно надрывное кукарекание. Леви закуривает и садится на подоконник. Чуть погодя к нему неслышно присоединяется Эрвин.
Они сидят, свесив ноги с подоконника, и курят, наблюдая, как постепенно расползается предрассветная дымка, и небо на востоке окрашивается в ярко-алый. Леви понимает, что его трясет, как в ознобе, только когда Эрвин кладет руку ему на плечи и притягивает к себе греться.
— Ты горячий и дрожишь. Я принесу тебе куртку.
Эрвин порывается встать, но Леви удерживает его за рукав.
— Не надо. Еще немного посидим и спать.
Смит явно колеблется, но все же остается. Все слова снова тонут в утренней тишине. Ничего разительно не меняется, но в воздухе витает какая-то недосказанность. И Эрвин терпеливо ждет, когда Леви созреет для разговора. А Леви… и сам не знает, чего он медлит. Это похоже на заминку перед тем, как зайти в комнату к умирающему. Скорее всего, он уже мертв, но пока ты только держишься за ручку двери, обе вероятности существуют в равной мере, и можно цепляться за ту, которая предпочтительнее. Вот только ждать вечность невозможно.
Леви выбрасывает окурок в окно и, доставая следующую сигарету, бросает как будто между делом:
— Я видел твою анкету.
По Эрвину не видно, тронула его эта новость или нет. И Леви продолжает.
— Собираешься, значит, поступать в столицу? — Леви усмехается. — И давно сменил планы?
Эрвин тоже тянется за новой сигаретой, и Леви без слов подкуривает, как только Смит подносит ее к губам.
— Собираюсь, — без обиняков кивает Эрвин. Леви с трудом слышит, что он говорит дальше, застыв с сигаретой в зубах, как будто ошпаренный кипятком. — Я думал об этом уже давно, просто не говорил, пока это не было всерьез. — Эрвин выдыхает дым, пользуясь паузой, чтобы собраться с мыслями. — В чем смысл оставаться? Что здесь ловить, Леви? Один единственный колледж на весь городок, и всего-ничего профессий. Да и с этим, наверняка, возникнут проблемы. Меня сторонятся. Тебя сторонятся. Если нас и будут брать на работу, то неохотно. Я тут рос с детства, а в другой город ездил всего-то раз, и то с школьной экскурсией. Неужели тебе не интересно посмотреть, что там? — Эрвин кивает в неопределенном направлении. — Что где угодно, кроме здесь?..
Леви запоздало понимает, что от него ждут какого-то ответа.
— А как же… — осекся, — … твой отец? — Он произносит это таким сиплым голосом, что сам едва его узнает.
Эрвин отвечает мгновенно, значит — уже хорошо все обдумал, и у Леви окончательно падает сердце. Эрвин был склонен к праздным мечтаниям. Но если его речь начинала звучать, как военный план, шансов не было никаких. В планы Смит упирался рогом.
— Он поймет, — убежденно продолжает Эрвин. — Дети не могут вечно жить с родителями. Рано или поздно это должно произойти, он и сам понимает. Отец — довольно мудрый человек, ты же знаешь. Он разделяет мои идеи.
Леви молчит, хотя ответ в этот раз крутится на языке. Но он не может позволить себе таких высказываний. Еще в детстве один раз столкнувшись с реакцией Эрвина, он накрепко усвоил, что правда — далеко не всегда хорошо. А тема закрепилась в детской голове как табу.
В глазах плывет, и память почему-то подбрасывает кадр из зимней рыбалки — рыбу, которую резко вытащили из воды и бросили биться об лед. Судорожно пытаясь восстановить дыхание, Леви не знает, что вся эта мощная лавина, которая единым махом скатилась на него, называется отчаянием.
Леви исподволь глядит на Эрвина. Какой же он отвратительно воодушевленный сейчас. Смотрит себе куда-то за горизонт, выше родных сосен, и куда-то дальше того неба, что сейчас над головой. Леви с затаенной жадной злостью разглядывает его профиль, с этими светлыми вихрами на широком умном лбу, распухшим сливовым носом и лихо горящими светлыми глазами. Смотрит и думает с волчьей тоской, почему вся эта картина ощущается таким гребаным дежавю.
В душе поднимается слепая ярость.
Куда ты пойдешь, Эрвин? Неужели ты думаешь, что тебя не будут сторониться в больших городах? Ты никогда не задумывался, почему ты всех так пугаешь? Ты думаешь, что откроешь что-то новое и неизведанное? Нет, Эрвин. Ты откроешь только то, что ты психически больной. Завалишь первую же проверку. Что будешь делать, когда тебе в лоб скажут, что твой отец на самом деле давно мертв, а? Уже 13 лет мертв, Эрвин. Ты сможешь это принять? Тебя запрут в психушке, а я скончаюсь от тоски. Неужели все это того стоит? Неужели это все дороже меня?..
Леви, опустив голову, глядит вниз на гравий. Он представляет, как толкает Эрвина с подоконника. Как он летит вниз со второго этажа и ломает себе обе ноги. С поломанными ногами он еще не скоро сможет куда-то поехать. Но он ведь все равно уедет…
А если он сломает не ноги?.. Все внутри тут же холодеет от этой мысли, и Леви усилием воли заставляет себя вынырнуть в скверное настоящее. И понимает, что Эрвин смотрит на него. Лихорадочность, было нашедшая на Смита, ушла, и теперь в его взгляде настороженная обеспокоенность.
— А ты никогда не думал о том, чтобы уехать? — тихо спрашивает Эрвин.
— Нет… — Леви отвечает устало и прикрывает глаза, чтобы случайно не наткнуться на этот эрвинов вопрошающий взгляд.
Понятно. Значит Эрвин все-таки думал уехать вместе. Ха. Какой идеалист. И что же Леви там делать? Учиться? Леви умел все, чему можно было выучиться в их краях. Да только это «все» не включало в себя общеобразовательные предметы.
Если откровенно, он даже не собирался поступать в колледж. Даже не интересовался, что для этого нужно. В своей анкете планов на будущее он оставил короткое «работать». Работа включала в себя примерно то, что и так поручал ему дядюшка Кенни. Ломбард, займы под процент, выбивание долгов… В свободное время охота и рыбалка как спорт и экономия в одном флаконе. Разве что сутенерство Леви не собирался принимать как профессию в наследство, а в остальном все планы на будущее были кристально ясны еще с детства.
Только вот точно так же само собой разумеющимся казалось и то, что Эрвин всегда будет рядом.
Если задуматься, этого стоило ожидать. Просто задумываться Леви никогда не хотелось. Смит всегда был немного не от мира сего. Во всех смыслах.
Он лишился отца в четыре года. Когда они познакомились, им было пять, а о том, что у Эрвина на самом деле нет отца, Леви узнал в двенадцать. И до этого у него не возникало и мысли, что с его другом что-то может быть не в порядке. Эрвин говорил о своем отце так, словно тот был жив. У него были истории о старшем Смите, он всегда отпрашивался, чтобы выйти гулять, иногда, по его словам, отец что-то запрещал ему или давал указания.
Когда Эрвин стал водить Леви домой, они всегда здоровались с закрытой дверью гостиной, из которой днем, сколько Леви помнил, всегда доносился шум телевизора. Иногда Эрвин заходил туда и о чем-то вполголоса беседовал. Иногда приносил воду или чай. Жаловался, что он засиживается допоздна и портит себе здоровье.
За столько лет Леви столько слышал о мистере Смите, что, порой, ему действительно начинало казаться, что этот человек существует. У Эрвина была такая способность. Если он искренне во что-то верил, он мог убедить и остальных в реальности чего угодно. Поэтому в школе многие верили, что у Эрвина есть отец. Несмотря на то, что о его отсутствии знали абсолютно все — в прошлом он работал учителем в этой школе. В коридоре даже висела его фотография с годами жизни. Позднее их кто-то стер, и осталась только хвалебная надпись.
Разумеется, у Эрвина была опекунша, тетка по маминой линии, у которой самой было четверо детей. Когда Леви начал наводить справки, он узнал, что-то была даже не родная, а двоюродная сестра матери Эрвина, и они никогда особо не общались. Брать мальчика в дом тетя не хотела, но приглядывать согласилась. Первоначально, скорее всего, так и было. Леви даже помнил, как в детстве Эрвин жаловался, что к ним с отцом слишком часто приходит тетя и что она ему не нравится.
Но сейчас Леви уже очень давно не видел тетю Эрвина и не слышал о ней от него. Интересно, она знала, что Эрвин разговаривает со своим покойным отцом? Впрочем, когда он был ребенком, наверное, это не казалось таким страшным. Особенно, если тебе и нет особого дела до этого ребенка.
В результате с четырех лет Эрвин жил абсолютно один, если не считать тети, которая в детстве приходила проведывать его. И все это на сиротское пособие. Когда Леви впервые об этом узнал, он долго не мог поверить. И дело было не только в том, как это было возможно юридически. Здесь как раз Леви мало что удивляло.
Его детство тоже сложно было назвать благополучным, и все об этом знали. Сколько таких детей в маленьких городишках с родителями алкоголиками и наркоманами. Не то чтобы никому нет дела, но никто не бежит ими заниматься. Опекун есть — и ладно.
Удивляло скорее другое. Эрвин казался таким… благополучным. У него почти всегда была пусть старая, но чистая опрятная одежда. Ему нельзя было гулять позже девяти (хотя, порой, это правило игнорировалось). Он каждый день ходил в школу, он прилежно учился. Он читал много книг и советовал их Леви. И вот это все как-то совершенно не укладывалось в голове.
Эрвин говорил, что его всему учил отец. Но на деле получалось, что он каким-то образом смог все это сам, и в моменты такого осознания Леви ощущал смутное чувство гордости за него.
Но к гордости примешивалось еще многое. Они познакомились в детстве. И еще тогда, несмотря на то, что Эрвин казался самым обычным, дети как-то не тянулись к нему. Обычно странных бьют. Леви били. Но он довольно быстро сумел показать, насколько это себе дороже. Он дрался, как дикий зверек, зло и с несопоставимой его маленькому телу силой. А когда сил недоставало — запоминал и мстил. И в отличие от детей, которых воспитывали хотя бы кое-как, никаких моральных границ у Леви не было. Постепенно его тоже стали обходить десятой дорогой. На том они с Эрвином, видимо, и сошлись.
Эрвин подошел к нему первым. И этого мальчика в чистых шортах и подранных сандаликах почему-то вообще не смутило ни то, что Леви напоминал в том возрасте заросшую чупакабру, ни то, что на приветствие ему ответили взглядом отнюдь недобрым, ни, наконец, то, что новый знакомый игрался во дворе с заточкой.
Леви старался отцепиться от этой дружбы, а вот Эрвина по неизвестным причинам к нему тянуло. Леви даже не помнит, что именно его тогда подкупило. Возможно, то, что им кто-то впервые так искренне интересовался. У дяди он рос, как трава при дороге, и даже не представлял, как бывает иначе. А тут Эрвин с этой непонятной быстро растущей привязанностью, и бесконечными вопросами, и разговорами обо всем и ни о чем.
Им никогда не было скучно вместе. Они играли… Да, тогда они и начали играть. Конечно, не так, как сейчас, но во многом детство и определило направление этих игр.
У Леви было много недетских знаний и умений, а у Эрвина очень мощное воображение. Дети часто пытаются проецировать в реальный мир свои фантазии, вдохновляясь детскими книжками или мультфильмами. У Леви с Эрвином первым вдохновением стали книжки по истории, принадлежавшие отцу Эрвина. Леви не умел читать, а Эрвин мог, пусть пока и не ахти как. Он приносил их с собой на и медленно читал их для Леви вслух.
Те книги были написаны не для детей, и некоторые исторические сцены были расписаны очень ярко и даже слишком подробно. Вряд ли мистеру Смиту понравилось бы, узнай он, каким чтением в пять лет увлекался его сын. Но из этих книг они тогда подчерпнули многое. Они играли в партизан, шпионов, фашистов, в концлагеря, допросы… пытки.
Сейчас все их детские ролевые было даже как-то смешно вспоминать. «Говори, где танки!» Почему-то Леви очень отчетливо помнил этот детский требовательный писк. Наверное, потому что именно тогда Леви впервые в жизни боялся всерьез. Даже от дядиных побоев не осталось таких четких воспоминаний.
Малютку Эрвина, связавшего Леви и пытавшегося вырвать ему ногти, он запомнил ярко. И то, как шокирующе контрастно и вместе с тем с искренней теплотой его лучший друг, плача, обрабатывал ему руки перекисью и за что-то просил прощения.
Леви всегда подспудно чувствовал каким-то звериным чутьем, почему к Эрвину не подходят другие дети. Инстинкт самосохранения бил в набат еще тогда. Только вот бежать ему не хотелось. Леви и сейчас помнит, как смотрел на нездоровый блеск в детских голубых глазах, и точно не может сказать, почему тогда не торопился рассказать, где танки.
За столько лет они уже перепробовали так много и придумали столько сюжетов, что Леви иногда казалось, что в свои семнадцать он прожил уже сотни, тысячи жизней. И в каждой из них был Эрвин.
Леви осознавал, в его жизни нет ничего хорошего и не будет. Но есть ли разница, если любой сюжет с Эрвином становится реальностью? Если все преображается, когда они вместе. У Леви больше нет друзей, его не интересует, что происходит в его окружении, он не имеет понятия, что происходит во внешнем мире, но с Эрвином это не имеет и никогда не имело значения.
А что же теперь? Эрвин хочет уйти? Эрвин, которого Леви знает лучше, чем собственное отражение, хочет уйти?
— Поехали со мной.
…
Нервно дергается рука, и Леви еле сдерживается от того, чтобы не съездить ему по роже.
— Сдадим экзамены и поедем в город выбирать вуз. Я пойду на исторический, профилем потом выберу археологию. В большинстве колледжей его можно выбрать со второго курса, я узнавал. Так что у меня будет еще год на то, чтобы окончательно решить или передумать. А ты мог бы поступить в медицинский… или в любое другое место, где нужны естественные науки. У тебя есть способности, хотя ты никогда в это не вкладывался.
Леви косится на него из-за плеча, но не прерывает, пусть уж договорит.
— За несколько месяцев вполне реально подтянуть химию с биологией. Или вообще все, что захочешь. А не получится, все равно поехали. Поработаешь год, подтянешь предметы, а потом попробуешься на следующий год.
— Эрвин…
— Мы будем жить в общежитии или снимать квартиру. Я буду получать социальную стипендию и буду стараться хорошо учиться, так что с деньгами все будет нормально. Да, нам будет нелегко, но мы будем жить вместе. Будем приглашать друзей, гулять по городу, сходим в самый настоящий ресторан, как в фильмах, и еще прокатимся на колесе обозрения, я никогда…
— Эрвин, что ты несешь?
Он тут же внезапно затихает.
Леви с оторопью в сердце ждет продолжения, но, к счастью, его не следует. Он трет уже красные глаза и снова непонятно зачем роется в карманах. Хоть утопись в этом никотине, что это изменит. Если сигареты успокаивают, то куда уж больше. Леви бы выжать хоть какую-то краску в голос и тень в лицо. Только где уж там.
Он не смотрит на Эрвина, видит только его большие ладони, крепко сжимающие колени. А ведь он нервничает. И ждет ответа. Леви бы и рад его дать. Он столько может сказать…
Ненависть копится черными клубами, наждачкой натирая горло.
— Что ты несешь? Разливаешься тут, как… сладкая патока. А под ней дерьмо, — Леви цедит каждое слово с трудом, длинные речи это не его. — Так не будет, Эрвин. Ни хрена так не будет.
Эрвин дышит как-то тяжело, загнанно, но молчит. И Леви продолжает.
— Все, что я умею, ты знаешь… Могу рыбу ловить, капканы ставить, могу деньги считать, могу пригрозить так, что другие научатся. Ну и всякое. Я могу выжить здесь, а там что, там другое нужно. У меня нет иллюзий насчет себя. Такие, как я, в больших городах или остаются чернорабочими, или берут нож и идут воровать. И ты думаешь, у тебя шансы лучше? Да, ты умный, Эрвин, и может, даже поступишь в свой колледж, куда захочешь. Но давай начистоту. Что если ты там вытворишь что-то… в своем духе. Что если решат, что тебя надо лечить? Здесь-то никому дела нет, а там не знаю. А если на это еще и деньги нужны, ты думаешь, я буду отсиживаться? Я всеми правдами и неправдами достану сколько надо. Так и кончим. Я в тюрьме, ты в психушке. Вот наше светлое будущее в столице!
— Леви хохотнул.
Эрвин молчит слишком долго, и Леви не выдерживает и с некоторой опаской бросает на него взгляд. Тот сидит, опустив голову, и так сильно кренится вперед, что его хочется схватить за пояс.
— Леви, ты не прав, — такой убежденностью можно гвозди забивать. — Я все это знаю. Я знаю, что по документам отец мертв.
Леви изумленно округляет глаза.
Что?..
— Он больше не может работать. И придумал это все, чтобы мы не умерли с голоду. Я знаю, что в городе нельзя будет упоминать, что он жив. Да я и не собираюсь разбрасываться этим направо и налево. Чему ты так удивляешься? Или ты думал, что, получая пособие, я не помню о том, что все считают отца мертвым?
Эрвин умеет удивлять.
Это звучит даже убедительнее, чем правда. Действительно, мальчик, росший абсолютно один с четырех лет, что за глупость. Однако Леви точно знает. Здесь больше никого нет. Но если даже ему захотелось поверить…
— Ты, по твоим словам, больше ничего не умеешь. Леви, ты не пробовал, — Эрвин жестко смотрит ему в лицо. — Ты самый способный человек из всех, кого я знаю. Будь то, как сети ставить или тригонометрию решать, тебе стоит показать один раз, и ты тут же схватываешь. Ты просто никогда не тратишь время на то, что тебе не надо.
— А мне надо?
— Надо. Ты больше, чем это все, — Эрвин лихорадочно делает полукружье рукой, и Леви в который раз начинает переживать, что он свалится с этого подоконника. — Мы больше.
У Леви пересыхает в горле. Возможно, от неизвестно какой по счету скуренной сигареты. Не хочется думать, что это симптомы попадания под чье-то влияние.
— Эрвин, это тебе оно какого-то черта надо. А мне нет. Если тебе так приперло мир посмотреть, давай подкопим и поедем в гребаное путешествие. Но жить будем здесь. Здесь я все знаю. Здесь я не пропаду и тебе не дам пропасть.
— Здесь я пропаду.
Они затихают. Но воздух между ними такой заряженный, как будто спор продолжается, только без слов.
— Я не могу больше в этом доме, — тихо говорит Эрвин.
— … Так давай построим новый.
Он мотает головой.
— Не только в доме. Мне тошно уже от этого места. Знаю, что по-детски звучит. Мне кажется, здесь мы в чем-то вязнем. В чем-то нехорошем, Леви.
Леви не отвечает, хотя хорошо понимает, о чем он говорит.
В «чем-то» — это в тихом безумии Эрвина. Если они уедут, ему, действительно, может стать лучше. У него появятся друзья, новые интересы, занятия… В которых совсем необязательно найдется место для Леви. Это омерзительно, но на самом деле Леви не хочет, чтобы Эрвину становилось лучше. Чтобы к нему начали тянуться какие-то другие люди. А время заполняли какие-то его дела. Не хочет, чтобы он уезжал на какие-нибудь раскопки. Не хочет, чтобы он смотрел куда-то, кроме Леви и их общего мира.
Это напоминает давний эпизод из их детства, когда они, гуляя, заблудились в лесу. Они пробыли там почти неделю, их даже никто не искал. На седьмой день они выбрались. Грязные, изодранные, с температурой и в бреду, с пересохшим горлом от того, что в последний день не пили и не ели ничего, кроме ягод.
Леви очень смутно помнил, что они делали эти семь дней. Помнил только, что когда лес стал реже и солнце ярче, он почему-то не испытывал радости. Они были, как в кошмаре, где, кроме них, все вымерло, и каждый день грозил вполне реальной смертью.
И все же это было лучше. Лучше, чем весь этот, мать его, прекрасный мир с морем возможностей, от которых так загорается Эрвин.
Рука Эрвина тянется и горячо стискивает его ладонь.
— Я знаю, о чем ты думаешь. Не думай об этом, я никуда не уйду. И если ты не согласен, я не поеду. А если согласишься… может быть все, что угодно. Но со мной будет иначе. Ни о чем не думай и не переживай, просто верь мне. Я нас выведу, как тогда в лесу.
Леви усмехается.
— Мне понравилось в лесу.
— Мне тоже. Но если бы мы оттуда не вышли, мы бы сгинули.
Над лесом вовсю светит яркое, но холодное солнце. Эрвин сходил за пледом, они, не сговариваясь, укутались в него и так и продолжили сидеть на окне.
Держать тебя все равно что пытаться удержать рукой уходящий корабль. Можно только запрыгнуть на борт и встать у руля. Не знаю, куда нас занесет, но мир определенно изменится, получив тебя, Эрвин.
И я изменюсь, чтобы быть рядом с тобой.
@темы: АТ, шингеки, Эрвин Смит, модерн-АУ, эрури, Леви Аккерман
-
-
15.02.2021 в 09:55